Меняются лица конвоя в инфаркте шестой прокурор

Pishi-stihi.ru »

Другие уводят любимых, –
Я с завистью вслед не гляжу.
Одна на скамье подсудимых
Я скоро полвека сижу.
Вокруг пререканья и давка
И приторный запах чернил.
Такое придумывал Кафка
И Чарли изобразил.
И там в совещаниях важных,
Как в цепких объятиях сна,
Все три поколенья присяжных
Решили – виновна она.
Меняются лица конвоя,
В инфаркте шестой прокурор…
А где-то темнеет от зноя
Огромный небесный простор.
И полное прелести лето
Гуляет на том берегу…
Я это блаженное «где-то»
Представить себе не могу.
Я глохну от зычных проклятий,
Я ватник сносила дотла.
Неужто я всех виноватей
На этой планете была?

Дата создания: 1960 г.

Анализ стихотворения Ахматовой «Подражание Кафке»

С произведениями великого писателя Франца Кафки Ахматова познакомилась не позднее 1959 года. Официальных изданий на русском языке тогда еще не было. Поэтесса прочла роман «Процесс» на английском, но качество перевода ее не удовлетворило. Тогда Анна Андреевна обратилась к оригинальному тексту, но чтение на немецком оказалось для нее затруднительным. Сразу же Ахматова осознала, насколько Кафка – «замечательный, великий и необходимый писатель». Его имя она называла среди величайших писателей двадцатого века наряду с Марселем Прустом и Джеймсом Джойсом. Нет ничего удивительного в том, что «Процесс» произвел на поэтессу невероятное впечатление. С беспощадной бюрократической машиной, с жестокой судебной системой Анна Андреевна была знакома не понаслышке. В 1921 году был расстрелян Николай Степанович Гумилев – ее первый супруг. Около десяти лет в лагерях провел их общий сын – Лев Николаевич Гумилев. В заключении погиб гражданский муж поэтессы – Николай Николаевич Пунин. Сама Ахматова в период с 1923 по 1934 год практически не печаталась, что привело к так называемой внутренней эмиграции – в родной стране она оказалась чужой, не нужной.

В 1960 году Анна Андреевна написала стихотворение «Другие уводят любимых…», которое нередко фигурирует под названием «Подражание Кафке». Лирическая героиня произведения – женщина с изломанной судьбой. Почти полвека сидит она на скамье подсудимых, за это время не раз менялись прокуроры, присяжные, конвоиры. Отказавшаяся от эмиграции Ахматова могла представить себя за границей, но и легко представляла себя совершенно в другом амплуа – заключенной в лагерях. Поэтому в последних строках появляется образ женщины, дотла сносившей ватник. Бесконечный судебный процесс, описанный в рассматриваемом стихотворении, – это своеобразное отображение и травли Анны Андреевны, начавшейся в 1946 году после выхода постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград». В нем лирика Ахматовой была названа чуждой народу СССР, пропитанной духом пессимизма и упадничества, безыдейной. «Другие уводят любимых…» – осознание поэтессой абсурдности советской действительности, так похожей на ту, что изображал Кафка. Недаром позже возникло крылатое выражение: «Мы рождены, чтобы Кафку сделать былью». Кроме того, рассматриваемый текст – скорбь о стране, «выставившей на позор всему миру вздернутого на дыбу поэта».

Автор: Ахматова

Источник

Анна Андреевна Ахматова

Другие уводят любимых, —
Я с завистью вслед не гляжу, —
Одна на скамье подсудимых
Я скоро полвека сижу.

Вокруг пререканья и давка
И приторный запах чернил.
Такое придумывал Кафка
И Чарли изобразил.
И в тех пререканиях важных,
Как в цепких объятиях сна,
Все три поколенья присяжных
Решили: виновна она.

Меняются лица конвоя,
В инфаркте шестой прокурор…
А где-то темнеет от зноя
Огромный небесный простор,
И полное прелести лето
Гуляет на том берегу…
Я это блаженное «где-то»
Представить себе не могу.
Я глохну от зычных проклятий,
Я ватник сносила дотла.
Неужто я всех виноватей
На этой планете была?

Франц Кафка

Николай Гумилёв

Последнее фото Николая Гумилёва без ретуши

Около десяти лет в лагерях провел их общий сын – Лев Николаевич Гумилев.

Лев Гумилёв

В заключении погиб гражданский муж поэтессы – Николай Николаевич Пунин.

Николай Пунин

Сама Ахматова в период с 1923 по 1934 год практически не печаталась, что привело к так называемой внутренней эмиграции – в родной стране она оказалась чужой, не нужной.

В 1960 году Анна Андреевна написала стихотворение «Другие уводят любимых…», которое нередко фигурирует под названием «Подражание Кафке». Лирическая героиня произведения – женщина с изломанной судьбой. Почти полвека сидит она на скамье подсудимых, за это время не раз менялись прокуроры, присяжные, конвоиры. Отказавшаяся от эмиграции Ахматова могла представить себя за границей, но и легко представляла себя совершенно в другом амплуа – заключенной в лагерях. Поэтому в последних строках появляется образ женщины, дотла сносившей ватник. Бесконечный судебный процесс, описанный в рассматриваемом стихотворении, – это своеобразное отображение и травли Анны Андреевны, начавшейся в 1946 году после выхода постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград». В нем лирика Ахматовой была названа чуждой народу СССР, пропитанной духом пессимизма и упадничества, безыдейной. «Другие уводят любимых…» — осознание поэтессой абсурдности советской действительности, так похожей на ту, что изображал Кафка. Недаром позже возникло крылатое выражение: «Мы рождены, чтобы Кафку сделать былью». Кроме того, рассматриваемый текст – скорбь о стране, «выставившей на позор всему миру вздернутого на дыбу поэта».

Текст: pishi-stihi.ru

Источник

Ëó÷øèå ñòèõè ñîâðåìåííûõ ïîýòîâ ïî ññûëêå

https://www.100bestpoems.ru/index.php?tag_id=377

Äðóãèå óâîäÿò ëþáèìûõ… (Ïîäðàæàíèå Êàôêå)
Àâòîð: Àííà Àõìàòîâà
Îðèãèíàëüíîå íàçâàíèå: “Äðóãèå óâîäÿò ëþáèìûõ…”

Äðóãèå óâîäÿò ëþáèìûõ,
ß ñ çàâèñòüþ âñëåä íå ãëÿæó.
Îäíà íà ñêàìüå ïîäñóäèìûõ
ß ñêîðî ïîëâåêà ñèæó.

Âîêðóã ïðåðåêàíüÿ è äàâêà
È ïðèòîðíûé çàïàõ ÷åðíèë.
Òàêîå ïðèäóìûâàë Êàôêà
È ×àðëè èçîáðàçèë.

È òàì â ñîâåùàíèÿõ âàæíûõ,
Êàê â öåïêèõ îáúÿòèÿõ ñíà,
Âñå òðè ïîêîëåíüÿ ïðèñÿæíûõ
Ðåøèëè âèíîâíà îíà.

Ìåíÿþòñÿ ëèöà êîíâîÿ,
Â èíôàðêòå øåñòîé ïðîêóðîð
À ãäå-òî òåìíååò îò çíîÿ
Îãðîìíûé íåáåñíûé ïðîñòîð.

È ïîëíîå ïðåëåñòè ëåòî
Ãóëÿåò íà òîì áåðåãó
ß ýòî áëàæåííîå «ãäå-òî»
Ïðåäñòàâèòü ñåáå íå ìîãó.

ß ãëîõíó îò çû÷íûõ ïðîêëÿòèé,
ß âàòíèê ñíîñèëà äîòëà.
Íåóæòî ÿ âñåõ âèíîâàòåé
Íà ýòîé ïëàíåòå áûëà?
………..
Íî÷íîé äîæäü
Àâòîð: Àðñåíèé Òàðêîâñêèé
Îðèãèíàëüíîå íàçâàíèå: “Íî÷íîé äîæäü”
–
Òî áûëè êàïëè äîæäåâûå,
Ëåòÿùèå èç ñâåòà â òåíü.
Ïî âîëå ñëó÷àÿ âïåðâûå
Ìû âñòðåòèëèñü â íåíàñòíûé äåíü.

È òîëüêî ðàäóãè â òóìàíå
Âîêðóã íåÿðêèõ ôîíàðåé
Ïîâåäàëè òåáå çàðàíå
Î áëèçîñòè ëþáâè ìîåé,

Î òîì, ÷òî ëåòî ìèíîâàëî,
×òî æèçíü òðåâîæíà è ñâåòëà,
È êàê òû íè æèëà, íî ìàëî,
Òàê ìàëî íà çåìëå æèëà.

Êàê ñë¸çû, êàïëè äîæäåâûå
Ñâåòèëèñü íà ëèöå òâî¸ì,
À ÿ åù¸ íå çíàë, êàêèå
Áåçóìñòâà ìû ïåðåæèâ¸ì.

ß ãîëîñ òâîé äàë¸êèé ñëûøó,
Äðóã äðóãó íàì íåëüçÿ ïîìî÷ü,
È äîæäü âñþ íî÷ü ñòó÷èò î êðûøó,
Êàê è òîãäà ñòó÷àë âñþ íî÷ü.
………..
Àâòîð: Åâãåíèé Åâòóøåíêî
Îðèãèíàëüíîå íàçâàíèå: “ßñíàÿ, òèõàÿ ñèëà ëþáâè”

Ñèëà ñòðàñòåé ïðèõîäÿùåå äåëî.
Ñèëå äðóãîé ïîòèõîíüêó ó÷èñü.
Åñòü ó ëþäåé ïðèêëþ÷åíèÿ òåëà.
Åñòü ïðèêëþ÷åíèÿ ìûñëåé è ÷óâñòâ.
Òåëî ñàìî ïðèêëþ÷åíèé èñêàëî,
À èçìî÷àëèëîñü âìåñòå ñ äóøîé.
Ëèøü íå õâàòàëî, ÷òîá ñìåðòü ïðèëàñêàëà,
Íî ïîêàçàëîñü áû òîæå ÷óæîé.

Âñ¸ æå ìåíÿ ïîæàëåëà ïðèðîäà,
Èëè êàê õî÷åøü å¸ íàçîâè.
Óñòàíîâèëàñü âî ìíå, êàê ïîãîäà,
ßñíàÿ, òèõàÿ ñèëà ëþáâè.
Ðàíüøå êàçàëîñü ìíå ñèëà îãðîìíîé,
Ãðîìêî ñòó÷àùåé â áîëüøîé áàðàáàí…
Ñòàëà òîáîé. Â íàøåé êîìíàòå ò¸ìíîé
Ïàëåö ñòðîæàéøå ïðèæàëà ê ãóáàì.

Ìëàäøåíüêèé íàø íåðàçáîð÷èâî ãóëèò,
È ðàçáóäèòü åãî ýòî òàáó.
Ñòàðøåíüêèé êàæäûé íàø ñêðèï êàðàóëèò,
Íîâåíüêèì çóáîì òåðçàÿ ãóáó.
Ìíå öåëîâàòüñÿ ïðèêàçàíî òèõî.
Ïëà÷ü öåëîâàòüñÿ ñîâñåì íå äà¸ò.
Äåòñêèõ èãðóøåê íåðàçáåðèõà
Ñòðîéíûé ïîðÿäîê âîêðóã ñîçäà¸ò.

È ïîä÷èíÿþñü òàêîìó ïîðÿäêó,
Ãäå, ñëîâíî òîíåíüêèé ëó÷èê, ñâåòëà
Ìíå ïîäøèâàþùàÿ ïîäêëàäêó
Áûñòðàÿ, áåðåæíàÿ èãëà.
Â äîì ÿ ââàëèëñÿ åù¸ íå îòïóòàâ
Â êîæó âîíçèâøèåñÿ ãëóáîêî
Íèòêè âñåõ çëîáíûõ äíåâíûõ ëèëèïóòîâ,-
Òû èõ ðàñïóòûâàåøü ëåãêî.

Òàê ëè ñèëüíà âñÿ ãëîáàëüíàÿ çëîáà,
Âîîðóæ¸ííàÿ äî çóáîâ,
Êàê ìû ñ òîáîé, áåçîðóæíûå îáà,
È áåçîðóæíàÿ íàøà ëþáîâü?
Ñïèò íà ãâîçäå ìîÿ ìîêðàÿ êåïêà.
Ñïÿò íà ïîðîãå òðÿïè÷íûå ëüâû.
Â äîìå âñ¸ êðåïêî, è â æèçíè âñ¸ êðåïêî,
Åñëè ëèøü äåòè ìåøàþò ëþáâè.

ß áû õîòåë, ÷òîáû âûñøèì íà÷àëüñòâîì
Áûëè áû äåòè íà÷àëî íà÷àë.
Áîæå, êàê áûë Ìàÿêîâñêèé íåñ÷àñòåí
Òåì, ÷òî îí ñûíà â ðóêàõ íå äåðæàë!
Â äíè çàòÿíóâøåéñÿ ýïîïåè,
Ìîæåò áûòü, ñ÷àñòüåì ÿ áîìáû äðàçíþ?
Êàê ìíå ñ÷àñòëèâûì ïðîæèòü, íå ãëóïåÿ,
Íå ïðåâðàòèâøèìñÿ â ðàçìàçíþ?

Ò¸ìíûå ñèëû îðóò è ãðîõî÷óò
Õî÷åòñÿ èì ÷åëîâå÷üèõ êîñòåé.
ßñíàÿ, òèõàÿ ñèëà íå õî÷åò,
×òîáû íàïðàñíî áóäèëè äåòåé.
Àíãåëîì àòîìíîãî ñòîëåòüÿ
Òàíêè è áîìáû îñòàíîâè
È îáúÿñíè èì, ÷òî ñïÿò íàøè äåòè,
ßñíàÿ, òèõàÿ ñèëà ëþáâè.

Äðóãèå ñòàòüè â ëèòåðàòóðíîì äíåâíèêå:

21.05.2016. Ïëàãèàò, çàèìñòâîâàíèå è ñòèëèçàöèÿ
15.05.2016. Cîâðåìåííàÿ ïîýçèÿ

Источник

Вместо эпиграфа. Известная песня.

И красавица Нина, хоть и дочь прокурора,
Отдалась безвозвратно в его полную власть,
Немигающим взором и пытливостью вора
Оглядел он её, как козырную масть.
(…)
Расставалися молча, как всегда, горделиво,
Попросил уркаган попрощаться с женой.
И слилися уста в поцелуе едином –
А отец-прокурор обливался слезой…

Мир шифрует стихи во снах. Шифрует почище красавицы Нины. Ни вытянуть, ни запомнить, ни записать по пробуждению.

Одна женщина о таких приснившихся стихах хорошо сказала: «Очень их жаль. Очень. Я один раз даже попыталась записать. В тетради не оказалось свободной странички, потому что тетрадь тоже во сне».

Но где-то это все равно записано. Там, где уже не плачет отец-прокурор, глядя на последний поцелуй жигана и его родимой кровиночки, преступной дочери. Там, где сидит невидимый бог, допустивший всё это. Там, где мы все отдохнем.

Там – всё записано. Про все страхи, все унижения, весь очевидный злой умысел и молчаливый героизм.

Апрельским утром 1938 года прохожие, идущие мимо здания управления НКВД по улице Коммунистической города Новосибирска, могли заметить быструю возню рядом с этим домом, имевшим темную дурную славу. «Несколько человек в форме с малиновыми петлицами торопливо затаскивали в здание чье-то неподвижное тело. И только застывший в окне четвертого этажа молодой следователь, из рук которого в буквальном смысле слова вырвался важный арестант, знал тогда, что быстро спрятанное тело принадлежало одному из виднейших чиновников Новосибирской области».

Так – 28 апреля оборвалась жизнь Игоря Баркова (вообще его звали иначе: Барков от рождения был Игнатием, но это имя ему не нравилось, и окружающие называли нашего героя Игорем). Областного прокурора и орденоносца.

То ли не выдержал пыток, то ли не хотел их выдерживать. Выбросился из окна.

Прокурором Барков был жестким, упрямым. Даже легко мог себе позволить не реагировать на прямые указания из Москвы. Говорят, что когда из самой столицы пришел в прокуратуру протест на приговор крайсуда в отношении директора местного цементного завода, эту спасительную для директора бумажку Барков просто порвал. А самого директора отправил на расстрел.

Но репрессивная машина смолола и его. Звание не помогло.

Впрочем, и не у прокуроров в это время тоже было не всё гладко.

… У Лидии Чуковской в ее «Воспоминаниях об Анне Ахматовой», которые я сейчас в очередной раз перечитываю, есть такая незаметная запись, сделанная в один из февральских дней сорокового года. Среди прочих быстро записанных фактов (что ела, что не ела Анна Андреевна, о каком Модильяни вспоминала, о каком запамятовала) есть стародевичья тургеневская строчка: «Потом наступило молчание. Мирно и уютно потрескивала печка».

В принципе, и невнимательный читатель книги, и внимательный следователь того времени, если бы эти дневники попали ему в руки, должны были бы равнодушно скользнуть по этим строчкам глазами и продолжить читать дальше.

Но в уже дополненном комментариями и сносками издании после этих слов про уютно потрескивавшую печку стоит звездочка. И тут выясняется, что это был полудетский шифр.

Молчание – это значит стихи. Стихи из подвального и запретного, которые читаются лишь для того, чтобы собеседник их запомнил и сохранил в голове.

А печка – это огненная могила стихам, чтобы их автора сохранить в живых.

Вот оно, это примечание: «Когда я запомнила все стихи, АА сожгла их в печке».

Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат –
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.

В 1944 году 26 декабря художница, основательница первого советского Театра марионеток, Любовь Васильевна Шапорина, жена известного советского композитора Юрия Шапорина, подруга и знакомая Алексея Толстого, Кузмина и Ахматовой записала дословно следующее:

» (…) Прибирая комнату, я подняла газету, и вдруг мне стало даже больно от острого сознания: одна эта газета на всю огромную страну, один образ мышления, одно политическое понятие, даже на литературу, музыку, историю – на все, на все один взгляд. Я зажмурилась и совершенно ясно увидала себя в каменном мешке, я даже видела цвет этих стен вокруг меня; и выхода нет.

Зашла ко мне М.В. Юдина. Я рассказала ей об этом. «Нельзя об этом говорить, – сказала она, – и думать нельзя. Потому что если думать, то жить нельзя, надо умирать. Месяцами я не читаю газет. Надо создать себе аристократическое одиночество, только так можно существовать».

Но аристократическое одиночество было не для ужасного XX века. Вся его идея, весь смысл и пафос – в отсутствии одиночества и невозможности аристократизма.

Аристократизм — это не для кукольного кровавого цирка-шапито.

…Кстати, о судьбе уже упомянутого в начале прокурора.

О том, как себя чувствовал на следствии бывший главный законник, выбросившийся из окна и ушедший таким образом от справедливого народного возмездия, рассказал один из его пытавших.

Только начавший свою службу в НКВД двадцатидвухлетний юноша А. Комылин, подменявший основного следователя Сыча, рассказывал: «Обязанность моя заключалась в окарауливании Баркова, который со дня ареста и до последнего дня находился в кабинете Сыча и в камеру совершенно не отпускался. Я должен был дежурить около Баркова, когда Сыч уходил домой отдыхать. Меня сменяли Демиденко и другие. (…) Последние восемь–десять дней к Баркову был применен метод конвейерного допроса… он был почти лишен сна и питания. В день ему разрешалось есть не больше одной плюшки и одного стакана чая или молока. В связи с указанным режимом у Баркова ко дню его самоубийства сильно отекли ноги и он был обут в мелкие галоши. (…) Наша роль сводилась к тому, чтобы не давать Баркову засыпать».

Всю ночь перед самоубийством Игоря Баркова Комылин дежурил возле допрашиваемого, не давая ему спать, после чего его сменил другой следователь. Придя в десятом часу утра снова в отдел, Комылин опять продолжил пытку. («Пришел для работы», говорит он сам.)

Кто-то вошел в кабинет, кто-то вышел, пошутили друг с другом, передали приветы от жен или сослуживцев, обычные рутинные дела. И вот тут, как только Комылин отвлекся на шкаф (что-то ему там понадобилось, бумажку какую-то найти), Барков вдруг быстро соскочил со стула и побежал к окну. Стулья, на которых сидели его мучители, Барков бросил юноше-следователю под ноги.

Александр Македонский, конечно, герой, но стулья зачем ломать?

«… Подбежав к Баркову, — продолжает следователь Комылин, — я схватил его за правую ногу, но поскольку он успел упереться левой ногой в раму окна, я, не обладая достаточной силой, не мог его задержать и отпустил его уже висевшим в воздухе. Барков упал (с четвертого этажа) и разбился насмерть. (…) … труп Баркова сразу был подобран работниками комендатуры, видевшими падение…»

Недоглядевшие, разумеется, понесли заслуженное наказание. Комылину за то, что допустил самоубийство подследственного, дали десять суток ареста, но уже на второй день отсидки амнистировали в честь Первого мая».

… Уютно и мирно потрескивает печка, сжигая недопустимое стихотворение. Быстро убирают труп выскочившие на улицу служители НКВД. Шифруют и жизнь, и смерть

«Десять лет без права переписки» — это же эвфемизм: расстрел.

Ну и еще про шифры.

Одна моя приятельница рассказывала, как ее близкий друг поделился с ней однажды семейной историей. Часть его семьи после революция вынуждена была эмигрировать, жила в Европе, а часть осталась в России. Договорились перед расставанием, что, если придется вдруг писать под диктовку или лгать (мало ли что), то в письме будет упомянут цветок.

Прошло время, связь стала пунктирной, но иногда им удавалось еще пересылать друг другу письма. И вот пришло последнее, там рассказывалось о прекрасной жизни, чудесным образом устроившейся, о новых возможностях, в середине письма настойчиво звали приехать, погостить.

И где-то в конце была фраза: «…и ты представить себе не можешь, какие сейчас здесь распускаются цветы!»

То есть даже не об одном цветке шла речь, а о бурном невозможном цветении.

И сигнал-шифр: «Не приезжай».

— Это были Вольфы, бароны, — сказала в заключение своего рассказа моя приятельница. — Особняк их сохранился в арбатских переулках.

De profundis… Моё поколенье
Мало мёду вкусило. И вот
Только ветер гудит в отдаленьи,
Только память о мёртвых поёт.

Наше было не кончено дело,
Наши были часы сочтены,
До желанного водораздела,
До вершины великой весны,

До неистового цветенья
Оставалось лишь раз вздохнуть…
Две войны, моё поколенье,
Освещали твой страшный путь.

Бедная Анна Андреевна, бедная Лидия Чуковская, бедолаги Вольфы, бедный Игнатий.

…Ты даже не представляешь, какие сейчас у нас цветут цветы.

Источник