У кинчева случился инфаркт

В Петербурге появилось огромное граффити, посвященное Кинчеву. ФОТО: vk.com/army_alisa

Накануне своего 59-го дня рождения Константин Кинчев сыграет со своей «Алисой» концерт, посвященный 30-летию одного из этапных отечественных рок-альбомов «БлокАда». С ярчайшим фронтменом и поэтом русского рока пообщался обозреватель «Известий». 

— Ты давно и последовательно отмечаешь круглые даты своих альбомов. Это чисто маркетинговый ход или ты рассматриваешь каждую алисовскую пластинку как отдельную веху в творчестве? 

— Я, наверное, разочарую всех, но скажу, что такой прием рассчитан на броскую афишу. Как веху каждый альбом воспринимать в принципе можно. Но я не настолько серьезно к себе отношусь (улыбается). При этом мне кажется, что отмечать юбилеи альбомов придумал именно я. Началось всё с концерта по случаю десятилетия «Черной метки».

— Но «БлокАда» — действительно особенная работа в дискографии «Алисы». Больше чем просто один из альбомов. Это был разговор с поколением и, возможно, обозначение каких-то идейных ориентиров второй половины 1980-х.

— Я тогда почти стопроцентно совпал со временем. Предсказал ли что-то? Наверное, да. Не желая того (смееется). Это была достоверная ретрансляция того, что происходило с нами в 1987 году. Я люблю «БлокАду» больше, чем «Энергию» (вышла в 1986 году. — «Известия»). Хотя «Энергия» тоже хороший альбом. Но «БлокАда» — самый любимый из того времени.

— Переслушивая ее сегодня, ты считаешь, что тот, молодой, Костя похож на нынешнего?

— Не разделяю себя таким образом. Я не шизофреник. И там, и здесь — это всё я. Но, конечно, люди имеют свойство взрослеть, меняться, становится менее радикальными. Ты понимаешь, что не всё так однозначно в этом изменчивом, многоцветном мире.

— Вспомним еще раз самый резонансный момент, связанный с «Блокадой», — выступление «Алисы» в питерском Дворце спорта «Юбилейный» в ноябре 1987 года, которое могло не состояться после твоего конфликта с милицией на служебном входе в здание. Потом еще появилась в «Смене» приснопамятная статья «Алиса» с косой челкой», где тебя фактически обвиняли в пропаганде фашизма. Сейчас бы ты как поступил в подобной ситуации? 

— Это была провокация, которую санкционировали тогдашние представители советской власти в лице горкома партии и т.п. Милиция была просто исполнителем.

— И ты повелся на эту провокацию?

— Ситуация была такая: когда меня не пустили в «Юбилейный», я развернулся и ушел, сказав, что не буду выступать. Тем более что организаторы накануне концерта предупреждали, что такая провокация возможна и чтобы я был осторожен. После моего демарша уважаемая публика на улице стала переворачивать милицейские «воронки». За мной бросились организаторы и уговорили вернуться на сцену. Потому что иначе там были бы массовые беспорядки. Я согласился.

И те же самые милиционеры на сей раз меня прекрасно пустили через служебный вход. Сейчас бы я тоже развернулся и ушел. Но уже вряд ли меня смогли бы уговорить вернуться. Тогда это были практически первые наши большие концерты. Я хотел играть на стадионе. Сегодня для меня это уже в общем-то рутина. То есть любой концерт, конечно, всё равно праздник. Но такого сильного желания во чтобы то ни стало петь перед большой аудиторий сейчас нет.

— Недавно в одном из столичных клубов был остановлен концерт известной группы, поскольку фаны устроили на танцполе файер-шоу. Сейчас юбилей «БлокАды» вы будете отмечать в похожем зале. А уж что такое пиротехнические акты представителей «Армии «Алисы», известно давно. Если возникнет та же проблема, как будешь ее разруливать? 

— Когда ко мне обращаются организаторы концерта, я всегда прошу наших поклонников не жечь в зале файеры. Если что-то подобное всё же происходит и жестко реагирует охрана, начинается «гасилово», я концерт останавливаю и жду, когда всё успокоится.

— Вообще крупные файер-шоу на наших концертах — это прежде всего петербургская история. В Москве не «жгут» в том объеме, в каком это делают в «Юбилейном». А там руководство зала идет нам навстречу и не препятствует алисоманам. Выглядит это зрелищно, но традиция исходит не от меня, а от наших поклонников.

— В наступающем году будет 35-летие «Алисы». По этому поводу тоже планируются концерты. Собираешься в них как-то вспоминать Святослава Задерия и ту «Алису», что существовала до твоего прихода в группу?

— А каким образом это сделать?

— Ну хотя бы коротким высказыванием со сцены, например: «Поздравляю всех вас и нас с 35-летием «Алисы» и давайте вспомним Славу Задерия, создавшего эту группу в 1983 году».

— Тогда надо еще и Игоря Чумычкина вспоминать. И Андрея Королева, который ныне священник. 

— Так ты Игоря и вспоминаешь на концертах, произносишь реплику: «Чума всегда с нами!».

— Ну да. Наверное, ты прав. Нужно это сделать в следующем году. Сказать о Задерии.

— А еще в 2018-м 30 лет со дня гибели Александра Башлачева. Не думаешь исполнить какую-то из его песен в вашей программе?

— Нет. У меня было две версии его «Мельницы». Одна вошла в башлачевский трибьют, который делал Задерий, вторая — в трибьют, собранный Димой Ревякиным. Честно скажу, аранжировка Задерия мне нравится больше. У Ревякина она более мажорная, а у Славы — очень мрачная, медитативная. Она мне ближе. И Башлачеву, думаю, был бы ближе такой вариант. Хотя я могу ошибаться. А «Алиса» сама по себе никогда не делала песни Башлачева.

— Понимаю, что вопрос чисто гипотетический, но когда-нибудь ты сам для себя или в разговоре с кем-то из близких людей рассуждал, каким бы СашБаш был сегодня? Вы бы продолжали находить взаимопонимание или что-то вас в нынешнем времени развело?

— Не знаю. Сложно представить, кто каким был бы из ребят, которые уже ушли от нас. А Башлачев, если фантазировать, я уверен, пришел бы к Церкви. И в чем-то себя «сузил», как показалось бы вам, светским людям, но зато остался бы жив.

— Но вот к Церкви пришла мать его сына Егора Анастасия Рахлина. И как-то мне трудно представить Башлачева в такой ипостаси…

— А что? Настя всё время радостная, от нее свет идет. Да, она стала радикальной, гораздо радикальнее меня. Хотя это свойство всегда приписывали мне. А я не такой. По-нашему это называется «она в Духе». И Дух ею руководит, Дух ведет. Что абсолютно нормально. Это светскому человеку кажется диковатым. Я понимаю тебя. Эти самые претензии ты высказывал именно мне многие годы (смеется). А оказалось всё не совсем так. Даже мое робкое, срединное — подчеркиваю — православие выглядело страшным вызовом светскому обществу, что уж говорить о людях, гораздо глубже принявших веру. Наверное, если бы я пошел в священники, то стал бы более радикальным.

— А зачем священнику радикализм? Мы же вроде как про Свет говорим.

— Это противостояние миру, скажем так, воинская обязанность. Для вас это — пустой звук, а мне всё абсолютно ясно. Но я остался в фазе шута. Я не воин, не инок, а шут. И такая позиция меня устраивает. Хотя во мне есть чуточка воина и инока, но доминанта — шутовская.

— Когда в апреле 2016 года у тебя случился инфаркт, как ты отреагировал: испугался, принял как данность или что-то третье?

— Если я скажу, что ни чуточки не испугался, это прозвучит, гм… нескромно. Было больно. И хотелось, чтобы это боль ушла куда-нибудь. А в душе был покой, у меня во всяком случае.

— В одном из давних наших разговоров ты сказал: пока мне хватит сил, я буду продолжать скакать в шортах по сцене, носиться с микрофоном и т.п. После случившегося пришлось что-то скорректировать в своей физической активности?

— Специально ничего не корректировал. Но моя физическая форма, конечно, стала значительно хуже. Поэтому в шортах я сейчас скакать не имею права. Для этого нужно из тренажерного зала не вылезать. Но с каждым годом это делать всё сложнее. Хотя Джаггеру как-то удается, так что есть на кого равняться.

— Здоровье и прочие неурядицы буквально за год разметали почти весь костяк группы AC/DC. Что бы ты сделал на месте Ангуса Янга? Закрыл проект или пошел до упора?

— Вопрос из серии: ехать нашим спортсменам на Олимпиаду или нет (смеется). Это дело Ангуса Янга. Да простит меня его брат, но он абсолютно заменяемая фигура в ансамбле. И другие участники, наверное, тоже. AС/DC — это Ангус Янг. И всё. Для меня это так. Это его детище, и, думаю, без AC/DC ему будет как-то одиноко, тоскливо. Поэтому я бы продолжал (улыбается).

— Возможно было бы сегодня отметить 25-летие проекта «Всё это рок-н-ролл»?

— Думаю, вряд ли. У меня была робкая попытка сделать акцию «Рок-н-ролл — это мы!», но дальше совместной записи трека с известными коллегами-музыкантами дело не пошло. Каждый уже живет своей жизнью, идет своей дорогой.

— То, что происходит сегодня вокруг имени Виктора Цоя, тебе не кажется перебором?

— Мне это казалось перебором еще в нулевые. Даже когда Маня (жена, Марьяна Цой. — «Известия») жива была, уже начинался перебор. А сейчас никого нет — некому обороняться. Из него сделали абсолютно медийную фигуру. Благодаря Земфире, Полине Гагариной, другим исполнителям, перепевающим его репертуар. У него, конечно, шикарные песни, которые хорошо поются и ложатся на слух. Цой — гениальный композитор и поэт. Поэтому он теперь всеобщее достояние, как Пушкин (улыбается).

— За какой темой, происходящей в мире, в стране, ты в последние годы следил наиболее пристально?

— Как это Шнур называет? Эсхатологический восторг. Приближение эсхатологического восторга меня волновало. Он зиждется на том, что планета Земля семимильными шагами идет к концу света. А восторг — потому что в Апокалипсисе мы победим.