Стихи о сердечной недостаточности

Он открыл глаза ровно в 7 утра, под привычный скандальчик соседей наверху и лай собаки в унисон вечным препирательствам людей, никогда не слышащих друг друга. Минут через пять новый сеанс психологической взаиморазгрузки супругов предсказуемо завершится и оба разбегутся по своим делам, оставив верного пса скучать и безошибочно угадывать вечерние шаги на площадке. Собаки всегда любят своих хозяев, какими бы те ни были…

Сегодня – спасительный выходной. Можно подольше поваляться, наблюдая вернисаж снежинок за февральским окном. Сколько сигарет у него осталось? Да, точно – он вспомнил. Ровно пачка. Значит, в такую метель можно никуда не выходить. Чай, бутерброд, любимая музыка, литераторство. Сюжет нового рассказа созрел (в общих чертах) ещё вчера, под вечер трудного дня. Значит, сегодня нужно крепко обдумать состыковки и отдельные технические моменты. Сделать пометки, понятные лишь автору. А завтра – воплотить для немногих, но верных читателей.

Засыпанное за ночь метелью окно, аккуратный столик на кухне, неохотно закипающий продрогший чайник. Наконец, он сделал тёплый глоток и расслабленно закурил.

Почти 30 лет назад, сидя у этого же окна, он мечтал о Счастье. Совершенно не умея сформулировать – а что оно означает, каким внутренним наполнением проникнуто для него самого. В самом деле, что это такое? Он и сегодня едва ли был в состоянии ответить. Разве только – безошибочно сформулировать – что есть внутренний комфорт и согласие с самим собой.

Счастье бесконечно ускользало. Оно не являлось синицей или журавлём. Миражом или серенадой кокетливо-изменчивых чувств. Но он точно знал имя палача всякого земного счастья. Время. Стих и рассказ угасали в тот момент, когда поставлена точка, и никогда более не вызывали той непередаваемой внутренней гармонии, что в процессе, вне зависимости от отклика. А когда его спрашивали о созданном несколько лет назад, он внутренне собирался, мучительно вспоминал детали и подбирал точные слова, чтобы не обидеть читателя поверхностным ответом. Так рассказывают о когда-то близких людях, навсегда ушедших своим путём. О детях, повзрослевших и покинувших родительское лоно, чтобы изредка навещать пару раз в году на День рождения и Новый год. И, главное, совершенно некого винить в случившемся. Время. Нечто земное, безликое, но безошибочно ощущаемое и объективное.

Моменты свиданий и близости оказывались ещё бОльшими миражами, нежели творчество. Над всяким романтичным созвучием душ и тел дамокловым мечом висел Гёте. “Остановись, мгновенье, – ты прекрасно!”… Фауст точно знал, что это синоним смерти. Но Мефистофель вновь и вновь запускал сей аттракцион, неизменный от сотворения Мира. И люди, находя новые краски, шагали в извечное колесо зыбкого непостоянства. Как и сам Фауст…

Он сделал первые пометки в блокнот, долил чай, и с наслаждением поглядывая в замёрзшее с ночи окно со свистящей вьюгой, вновь закурил.

Интересно, что Счастье не принесло и внешне мудрое остепенение. Дом, семья, дети, мелкие мещанские радости по расписанию. Впрочем, в первый день ожидаемого почти весь год совместного отпуска на природе Счастье кокетливо подмигивало на горизонте в лучах вечного и всякий раз нового волжского заката. Но он уже знал, и безошибочно: отныне время станет течь безжалостно-быстро и обернётся жутким эмоциональным похмельем ровно две недели спустя, когда вышвырнет отпускника и его семью в новый виток борьбы за выживание. И, подчас казалось, что радость первого дня – пускай, земной, но свободы – не оправдывает боль от ощущений финала. Потому что в день расставания с земным раем всякие философии и мудрые утешения бессильны. Так случается на похоронах, когда безошибочно осознаёшь: сказать нечего, плакать навзрыд – пошло и неискренне, а душа ошеломлённо затихла и молчит.

Третью сигарету после новых пометок, пожалуй. Как слабую, но философскую анестезию, понятную и доступную лишь тем, кто однажды пустил сей дымок в малодушном, но простительном сеансе кратковременной терапии.

– Ну, давай покурим вместе – внезапно услышал он ранее неизвестный и одновременно внутренне знакомый голос. – Знаешь, понятное, но дурное занятие – курить и философствовать на кухне в одиночестве. Хотя… и твой рассказ, который ты обдумываешь, подбираешь точные слова и строчишь пометки, по большому счёту, никому не нужен. Быть может, паре самых внутренне близких людей. Да и то… Он не несёт – ни света, ни, даже, проблеска надежды. А правота без веры никому не нужна. Разве ты не знал?

– Нет, Ангел мой, ты неправ – ответил он и как-то совершенно успокоился без всякой сигареты. – Не хочу философствовать, но правота, как часть выстраданной Правды, таковой и остаётся – даже когда весь Мир твердит об ином. И подстраиваться, вечно помалкивать, делать снисхождение и скидку на… – равноценно лжи. А ложь всегда приводит к одному и тому же. Невроз, тупик и ощущение бессмысленности пройденного пути. Как у человека без лица.

– Отец, как всегда, зрел суть – задумчиво-неспешно ответил Ангел. – Когда сказал о том, что не может поздравить меня с новой миссией. “Слишком хрупкий и тонкий инструмент души я тебе доверяю. Дел будет невпроворот, и хорошо, что ты не нуждаешься во сне и отдыхе. И, всё равно, – намучаешься. Впрочем, для тебя самого это станет полезным опытом”…

– А когда и где ты меня спа…

– Даже и не спрашивай – перебил он его – потом сам всё увидишь и поймёшь. Я здесь не для ответов на вопросы и, тем более, удовлетворения твоего простительного, но любопытства. Я прилетел (как это называете вы, люди) сказать одну простую вещь, что давно понял и ты сам. Человек жив, пока находит смыслы. Делится ими с окружающими душами. Так падшее согревает иное падшее, и из этого рождается нетварный свет.

– Две сточных трубы, а на выходе – чистая родниковая вода? – усмехнулся он и закурил. – Как там вдалбливают в голову в православии: не может из нечистого родиться…

– Ты сейчас разговариваешь не со мной, а сам с собой. И сам же способен возразить и опровергнуть. И словами, и где-то, даже, – самой жизнью. Зачем, тогда, мы тратим время на вечные предрассудки книжников? Слушай, с философскими вопросами Бытия – не ко мне. У Него спросишь, если… к тому моменту они ещё останутся, или будут важны те ответы, что ты способен вместить. Знаешь, моя доверенная душа, у меня иная работа. Если совсем простым языком – следить за тем, чтобы ты никуда не вляпался и не погиб. А ещё, иногда, – проводником. Провожать души домой. Так что… Если ты и в самом деле всё для себя решил (судя по твоему написанному в уме рассказу) – иди, попрощайся с дорогими тебе личными вещами. И полетим…

– Вещами?!?

– Да. Прости, я не могу разрешить тебе взять их в нематериальный Мир. А музыка, стихи, проза всегда живут внутри. Но только то, что ты “приобрёл” и впустил в душу Здесь. А Там уже не случится новых познаний. Впрочем, зная тебя, могу сказать, что если ты и упустил нечто Настоящее – то, совсем немногое. Так что, радуйся…

– Я не о том. Быть может, ты впервые меня не понял до конца. Вещи… А как же люди?

– Успокойся, понял прекрасно – на то я и Хранитель. Люди… Однажды ты встретишься – глаза в глаза, душа в душу – со всеми, кто был тебе по-настоящему дорог и созвучен. Без земных прикрас, таким как есть. И вы оба поймёте – уходит это в Вечность, или нет. Возможно ли прощение, или груз разочарований и неоправданных надежд сильней. Скажу тебе, над этим решением не властен и сам Творец. Только люди. Вот это и есть то, что вы на своём языке именуете “страшным судом”. Так что, прощаться с людьми ещё рано. Как и вершить тот самый “суд”.

– Я готов лететь с тобой! – не столько произнёс, сколько выдохнул он с каким-то надломом и задором одновременно. – Но, прости за новый акт человеческого любопытства… Как это будет выглядеть здесь, в миру? Смерть, диагноз… Пойми, мне важно знать.

– Нет ничего проще – откликнулся Ангел явно скучающим голосом. – Можешь сам позвонить в Скорую, назвать адрес и оставить дверь приоткрытой. Или я – твоим голосом. Чтобы ты, прости, не пролежал тут пару дней, пока кто-то спохватится. Диагноз? Абсолютно типичный для таких душ, как ты. В нём даже есть нечто символичное и философское одновременно. Острая сердечная недостаточность. Как раз – ранним утром, когда организм слаб после сна. Только… Я дам тебе время ровно на одну выкуренную сигарету. Подумай и ответь: ты и в самом деле абсолютно уверен, что исчерпал все прежние смыслы и не способен обрести новые? И если хоть один, но отыщется, то… я прилечу в другой раз…

Он едва успел закурить и задуматься, как Ангел по-отечески тепло произнёс:

– Так я и предполагал. Не время ещё. Ты должен был ответить НЕТ без секундных раздумий. А раз ты сидишь и размышляешь – смысл обязательно отыщется. Не стану тебе мешать, ты сам всё прекрасно осмыслишь и сформулируешь любимыми тобой словами. Просто помни, что я всегда рядом. До встречи…

К 8 утра души глухих соседей наверху прекратили свой бессмысленный спор и разъехались каждый по своим делам. Скучающий верный пёс умолк. Он сладостно потянулся в кровати, вновь по-мещански порадовался выходному посреди недели и подумал, что самые лучшие сны приходят на рассвете. Потом неспешно встал, поёжился от свистящей в окна февральской вьюги и накинул домашний халат на озябшее тело. Совершил десяток шагов до кухни.

На столе стояла недавно остывшая недопитая кружка чая, а в пепельнице лежали аккуратно затушенные его рукой четыре окурка.