Интервью кинчева после инфаркта

18 сентября выходит двадцатый альбом группы «Алиса» под названием «Эксцесс» — первая работа коллектива, средства на которую были собраны при помощи краудфандингового портала «Планета.Ру». Кампания началась в мае этого года, вскоре после перенесенного Константином Кинчевым инфаркта. На данный момент поклонники «Алисы» собрали больше 10 млн руб. В «Эксцесс» вошла дюжина песен, в том числе написанные по следам украинских событий. 1 сентября для акционеров был выпущен интернет-сингл, включающий песни «Дайте каплю огня» и «Rock-n-Roll жесток», а также кавер-версию песни «Честное слово» группы «Калинов мост». В преддверии релиза «Газета.Ru» побеседовала с Кинчевым.

— В альбоме «Эксцесс» есть песня «Rock-n-Roll жесток». У вас это слово вообще часто встречается, но всегда в разном контексте. Как изменилось восприятие этого слова за годы карьеры?

— Знаете, в любой песне, мне кажется, все сказано. Я свои песни никогда не расшифровывал и сейчас не стану. Такие вопросы в тупик всегда ставят — ощущение, как будто я на иностранном языке пою. Послушайте, там все сказано.

— А почему вы решили перезаписать «Честное слово» «Калинова моста»?

— Она мне всегда нравилась. И вообще, мы с Димой Ревякиным друзья. Даже не друзья, а скорее братья. Я просто воспользовался случаем. У «Калинова моста» был какой-то юбилей, и Дима предложил исполнить какую-нибудь песню, я выбрал «Честное слово», потому что давно хотел ее спеть. Спел ее с «Калиновым мостом», а потом поступило предложение поучаствовать в трибьюте, и мы записали эту песню сами, по-своему. Так, как сами ее слышали. Мне очень нравится, как она получилась. Диме тоже, кстати, понравилось. Я хотел сделать ее в таком танцевальном ключе, с прямой бочкой, и The Doors немножко поярче проявить — это же посвящение Джиму Моррисону, по сути.

— Про эту песню тоже не будете говорить, почему она вам близка?

— Это о Моррисоне песня и о переживаниях по поводу того пути, который мы называем дорогой рок-н-ролла. Дима рассказывает, как он «встретил» Моррисона, а потом о том, как он шел своей дорогой. Мне это все созвучно, я эту песню понимаю и воспринимаю как свою.

— Вы же еще раньше пели другую песню «Калинова моста» — «Ранним утром».

— Да, ее я тоже люблю, но пока руки не дошли. Мы сейчас еще сделали для трибьюта Толи Крупнова песню «Война». Она, мне кажется, очень актуальна на сегодняшний день. Пока не знаю, когда трибьют выйдет, но в любом случае я подумываю задействовать «Войну» в нашем новом альбоме. Надо только с Сашей Юрасовым (директор «Черного обелиска». — «Газета.Ru») поговорить на эту тему.

— То есть работа над следующей пластинкой уже ведется?

— Ну да, мы уже начали. Конкретно пока рано говорить, но что-то такое вырисовывается.

— Расскажите теперь про «Эксцесс». Как эта пластинка сочинялась?

— Песни писались в основном прошлой зимой… Или позапрошлой зимой… Не помню уже. Пластинка возникла из моего ощущения времени. Я всегда говорю, что я просто ретранслятор времени — как и все мы в той или иной степени.

— А что для вас означает слово «эксцесс»? Почему именно оно оказалось в заглавии альбома?

— Ну вы почитайте в толковом словаре, что оно означает.

— А я уже почитал.

— Так и прекрасно! Значит, мы понимаем, о чем говорим! (Смеется.) Альбом о том, что происходит вовне и внутри меня — как и все прочие альбомы. Все довольно банально.

— Предыдущие альбомы вы писали или, во всяком случае, сводили в Германии, а в случае с «Эксцессом» там делался только мастеринг. Почему на этот раз решили обойтись своими силами?

— Потому что выросли и решили сами попробовать, пошли на такой эксперимент. Мне кажется, что Дима Парфенов (клавишник «Алисы». — «Газета.Ru») с этой задачей прекрасно справился и сильно вырос как звукорежиссер. Он занимался и записью, и сведением.

— Последняя песня называется «Емеля». Этот персонаж уже появлялся у вас в стихотворении, записанном на альбоме «Шабаш». Мы с одним режиссером как-то говорили, что Емеля — это архетип русской мечты: надо лежать на печи и быть хорошим человеком, и тогда все само сложится. Что этот персонаж для вас значит?

— Вот ровно это и значит, вы все правильно говорите.

— За время, прошедшее с выхода альбома «Цирк», вы написали и опубликовали две песни — «Так надо» и композицию, название которой мы не можем написать по закону о мате. Первую выложили на сайте для свободного прослушивания, но в альбом она не вошла, а вторую решили зафиксировать. Чем обусловлен этот выбор?

— Мне кажется, что «Так надо» — это более сиюминутная вещь. А вторая — более актуальная.

— Она была написана по горячим следам украинских событий. У вас как-то изменилось ее восприятие? Она стала более актуальной для всех нас?

— Ну да, именно так. Время идет, акценты меняются. Я не стал петь «нас опять [обманули]», но это вертелось на языке, конечно. Я и на концертах несколько раз так пел. Но на альбоме оставил так, как было в изначальном тексте, хотя подразумевается, что это касается всех нас.

— У вас в песнях раньше почти не было мата. Почему именно это слово?

— Оно самое емкое. Мат хорош и нужен тогда, когда иначе не сказать, а не для того, чтобы в речи мусорить. Мат в этом смысле очень полезная вещь.

— А к закону о мате вы как относитесь?

— Да чушь это очередная. Они там получают какие-то внушительные зарплаты и занимаются «законотворчеством», итогом которого становятся подобные инициативы.

— Штрафов не боитесь? У нас же запрещено публично материться.

— Ну слушайте, есть же у нас ведущий Первого канала Сергей Шнуров. По-моему, он прекрасно себя чувствует (смеется).

— Вроде бы «Ленинград» платит за каждый концерт какие-то небольшие штрафы, этим дело и кончается.

— Ну вот. А я со сцены не матерюсь. У нас уважаемая публика радостно подхватывает припев, избавляя меня от необходимости выкидывать слова из песни (смеется).

— Расскажите теперь о сотрудничестве с «Планетой.Ру». Как возникла эта идея?

— Мне понравился результат, которого Гребенщиков добился пару лет назад. Я посмотрел на опыт «Планеты» в этой области, решил попробовать.

— А почему не закрыли счет после того, как были собраны заявленные 4 млн?

— Потому что это недостаточная сумма, на самом деле. Все просто не очень хорошо себе представляют, как это устроено. Ансамбль наш пишет альбом за свой счет, эти средства мы пытаемся компенсировать, а это два года работы 12 человек. Раньше этим занимался издатель, теперь мы решили сделать это напрямую. Вычтите отсюда еще то, что забирает сама «Планета», и деньги, которые пойдут на печать дисков.

— Сейчас вы собрали 10 млн, этого достаточно?

— Да хотелось бы еще больше собрать, чего греха таить. «Не продается вдохновение, но можно рукопись продать» — так великие говорили, и я придерживаюсь этого принципа.

— Вам в итоге понравился этот опыт?

— Ну да, и ребята там, на «Планете», хорошие. Теперь осталось дождаться, как они справятся со своими обязанностями. Сейчас сбор закончится, и им надо будет заниматься рассылкой, оперативно предоставлять уважаемой публике все то, что она должна получить. Кроме того, печать дисков начнется только тогда, когда мы закроем сбор, чтобы напечатать в буклете имена всех акционеров. Но я думаю, мы справимся.

— А в тур с «Эксцессом» поедете?

— Да вы знаете, я сейчас после инфаркта — концертов мы не играли с апреля. В ноябре впервые вновь выйдем на сцену, и пока я планирую ограничиться московской и питерской презентациями «Эксцесса». Может быть, еще сыграю на свой день рождения в Москве и Питере. Концертной деятельностью, иными словами, мы сейчас не занимаемся, а она была единственным источником дохода. Так что сбор на «Планете» в том числе нужен для того, чтобы обеспечить себя средствами к существованию. По стране я сейчас ездить не готов, надо посмотреть, что будет на презентациях в Москве и Питере. Не знаю пока, буду ли я задыхаться на сцене.

— Дай вам Бог здоровья.

— Спасибо. Я стараюсь, занимаюсь потихонечку, восстанавливаюсь. Но каков будет результат — не от меня зависит.

— Давайте напоследок вернемся к «Эксцессу». Это довольно резкое слово, вы говорите, что оно отражает время. А можете как-то сформулировать свои ощущения от него? Кто-то говорит про то, что возвращаются 90-е, другие — что впереди новый 17-й год…

— Я тут процитирую себя. В песне «Мое поколение» я себе позволил такую дерзость, под которой подписываюсь и сегодня: «Я могу предвидеть, но не могу предсказать». Я не знаю, что будет, но предвидения кое-какие имею.

Накануне своего 59-го дня рождения Константин Кинчев сыграет со своей «Алисой» концерт, посвященный 30-летию одного из этапных отечественных рок-альбомов «БлокАда». С ярчайшим фронтменом и поэтом русского рока пообщался обозреватель «Известий». 

— Ты давно и последовательно отмечаешь круглые даты своих альбомов. Это чисто маркетинговый ход или ты рассматриваешь каждую алисовскую пластинку как отдельную веху в творчестве? 

— Я, наверное, разочарую всех, но скажу, что такой прием рассчитан на броскую афишу. Как веху каждый альбом воспринимать в принципе можно. Но я не настолько серьезно к себе отношусь (улыбается). При этом мне кажется, что отмечать юбилеи альбомов придумал именно я. Началось всё с концерта по случаю десятилетия «Черной метки».

— Но «БлокАда» — действительно особенная работа в дискографии «Алисы». Больше чем просто один из альбомов. Это был разговор с поколением и, возможно, обозначение каких-то идейных ориентиров второй половины 1980-х.

— Я тогда почти стопроцентно совпал со временем. Предсказал ли что-то? Наверное, да. Не желая того (смееется). Это была достоверная ретрансляция того, что происходило с нами в 1987 году. Я люблю «БлокАду» больше, чем «Энергию» (вышла в 1986 году. — «Известия»). Хотя «Энергия» тоже хороший альбом. Но «БлокАда» — самый любимый из того времени.

— Переслушивая ее сегодня, ты считаешь, что тот, молодой, Костя похож на нынешнего?

— Не разделяю себя таким образом. Я не шизофреник. И там, и здесь — это всё я. Но, конечно, люди имеют свойство взрослеть, меняться, становится менее радикальными. Ты понимаешь, что не всё так однозначно в этом изменчивом, многоцветном мире.

— Вспомним еще раз самый резонансный момент, связанный с «Блокадой», — выступление «Алисы» в питерском Дворце спорта «Юбилейный» в ноябре 1987 года, которое могло не состояться после твоего конфликта с милицией на служебном входе в здание. Потом еще появилась в «Смене» приснопамятная статья «Алиса» с косой челкой», где тебя фактически обвиняли в пропаганде фашизма. Сейчас бы ты как поступил в подобной ситуации? 

— Это была провокация, которую санкционировали тогдашние представители советской власти в лице горкома партии и т.п. Милиция была просто исполнителем.

— И ты повелся на эту провокацию?

— Ситуация была такая: когда меня не пустили в «Юбилейный», я развернулся и ушел, сказав, что не буду выступать. Тем более что организаторы накануне концерта предупреждали, что такая провокация возможна и чтобы я был осторожен. После моего демарша уважаемая публика на улице стала переворачивать милицейские «воронки». За мной бросились организаторы и уговорили вернуться на сцену. Потому что иначе там были бы массовые беспорядки. Я согласился.

И те же самые милиционеры на сей раз меня прекрасно пустили через служебный вход. Сейчас бы я тоже развернулся и ушел. Но уже вряд ли меня смогли бы уговорить вернуться. Тогда это были практически первые наши большие концерты. Я хотел играть на стадионе. Сегодня для меня это уже в общем-то рутина. То есть любой концерт, конечно, всё равно праздник. Но такого сильного желания во чтобы то ни стало петь перед большой аудиторий сейчас нет.

— Недавно в одном из столичных клубов был остановлен концерт известной группы, поскольку фаны устроили на танцполе файер-шоу. Сейчас юбилей «БлокАды» вы будете отмечать в похожем зале. А уж что такое пиротехнические акты представителей «Армии «Алисы», известно давно. Если возникнет та же проблема, как будешь ее разруливать? 

— Когда ко мне обращаются организаторы концерта, я всегда прошу наших поклонников не жечь в зале файеры. Если что-то подобное всё же происходит и жестко реагирует охрана, начинается «гасилово», я концерт останавливаю и жду, когда всё успокоится.

— Вообще крупные файер-шоу на наших концертах — это прежде всего петербургская история. В Москве не «жгут» в том объеме, в каком это делают в «Юбилейном». А там руководство зала идет нам навстречу и не препятствует алисоманам. Выглядит это зрелищно, но традиция исходит не от меня, а от наших поклонников.

— В наступающем году будет 35-летие «Алисы». По этому поводу тоже планируются концерты. Собираешься в них как-то вспоминать Святослава Задерия и ту «Алису», что существовала до твоего прихода в группу?

— А каким образом это сделать?

— Ну хотя бы коротким высказыванием со сцены, например: «Поздравляю всех вас и нас с 35-летием «Алисы» и давайте вспомним Славу Задерия, создавшего эту группу в 1983 году».

— Тогда надо еще и Игоря Чумычкина вспоминать. И Андрея Королева, который ныне священник. 

— Так ты Игоря и вспоминаешь на концертах, произносишь реплику: «Чума всегда с нами!».

— Ну да. Наверное, ты прав. Нужно это сделать в следующем году. Сказать о Задерии.

— А еще в 2018-м 30 лет со дня гибели Александра Башлачева. Не думаешь исполнить какую-то из его песен в вашей программе?

— Нет. У меня было две версии его «Мельницы». Одна вошла в башлачевский трибьют, который делал Задерий, вторая — в трибьют, собранный Димой Ревякиным. Честно скажу, аранжировка Задерия мне нравится больше. У Ревякина она более мажорная, а у Славы — очень мрачная, медитативная. Она мне ближе. И Башлачеву, думаю, был бы ближе такой вариант. Хотя я могу ошибаться. А «Алиса» сама по себе никогда не делала песни Башлачева.

— Понимаю, что вопрос чисто гипотетический, но когда-нибудь ты сам для себя или в разговоре с кем-то из близких людей рассуждал, каким бы СашБаш был сегодня? Вы бы продолжали находить взаимопонимание или что-то вас в нынешнем времени развело?

— Не знаю. Сложно представить, кто каким был бы из ребят, которые уже ушли от нас. А Башлачев, если фантазировать, я уверен, пришел бы к Церкви. И в чем-то себя «сузил», как показалось бы вам, светским людям, но зато остался бы жив.

— Но вот к Церкви пришла мать его сына Егора Анастасия Рахлина. И как-то мне трудно представить Башлачева в такой ипостаси…

— А что? Настя всё время радостная, от нее свет идет. Да, она стала радикальной, гораздо радикальнее меня. Хотя это свойство всегда приписывали мне. А я не такой. По-нашему это называется «она в Духе». И Дух ею руководит, Дух ведет. Что абсолютно нормально. Это светскому человеку кажется диковатым. Я понимаю тебя. Эти самые претензии ты высказывал именно мне многие годы (смеется). А оказалось всё не совсем так. Даже мое робкое, срединное — подчеркиваю — православие выглядело страшным вызовом светскому обществу, что уж говорить о людях, гораздо глубже принявших веру. Наверное, если бы я пошел в священники, то стал бы более радикальным.

— А зачем священнику радикализм? Мы же вроде как про Свет говорим.

— Это противостояние миру, скажем так, воинская обязанность. Для вас это — пустой звук, а мне всё абсолютно ясно. Но я остался в фазе шута. Я не воин, не инок, а шут. И такая позиция меня устраивает. Хотя во мне есть чуточка воина и инока, но доминанта — шутовская.

— Когда в апреле 2016 года у тебя случился инфаркт, как ты отреагировал: испугался, принял как данность или что-то третье?

— Если я скажу, что ни чуточки не испугался, это прозвучит, гм… нескромно. Было больно. И хотелось, чтобы это боль ушла куда-нибудь. А в душе был покой, у меня во всяком случае.

— В одном из давних наших разговоров ты сказал: пока мне хватит сил, я буду продолжать скакать в шортах по сцене, носиться с микрофоном и т.п. После случившегося пришлось что-то скорректировать в своей физической активности?

— Специально ничего не корректировал. Но моя физическая форма, конечно, стала значительно хуже. Поэтому в шортах я сейчас скакать не имею права. Для этого нужно из тренажерного зала не вылезать. Но с каждым годом это делать всё сложнее. Хотя Джаггеру как-то удается, так что есть на кого равняться.

— Здоровье и прочие неурядицы буквально за год разметали почти весь костяк группы AC/DC. Что бы ты сделал на месте Ангуса Янга? Закрыл проект или пошел до упора?

— Вопрос из серии: ехать нашим спортсменам на Олимпиаду или нет (смеется). Это дело Ангуса Янга. Да простит меня его брат, но он абсолютно заменяемая фигура в ансамбле. И другие участники, наверное, тоже. AС/DC — это Ангус Янг. И всё. Для меня это так. Это его детище, и, думаю, без AC/DC ему будет как-то одиноко, тоскливо. Поэтому я бы продолжал (улыбается).

— Возможно было бы сегодня отметить 25-летие проекта «Всё это рок-н-ролл»?

— Думаю, вряд ли. У меня была робкая попытка сделать акцию «Рок-н-ролл — это мы!», но дальше совместной записи трека с известными коллегами-музыкантами дело не пошло. Каждый уже живет своей жизнью, идет своей дорогой.

— То, что происходит сегодня вокруг имени Виктора Цоя, тебе не кажется перебором?

— Мне это казалось перебором еще в нулевые. Даже когда Маня (жена, Марьяна Цой. — «Известия») жива была, уже начинался перебор. А сейчас никого нет — некому обороняться. Из него сделали абсолютно медийную фигуру. Благодаря Земфире, Полине Гагариной, другим исполнителям, перепевающим его репертуар. У него, конечно, шикарные песни, которые хорошо поются и ложатся на слух. Цой — гениальный композитор и поэт. Поэтому он теперь всеобщее достояние, как Пушкин (улыбается).

— За какой темой, происходящей в мире, в стране, ты в последние годы следил наиболее пристально?

— Как это Шнур называет? Эсхатологический восторг. Приближение эсхатологического восторга меня волновало. Он зиждется на том, что планета Земля семимильными шагами идет к концу света. А восторг — потому что в Апокалипсисе мы победим.